Чувство (В. Степанцов)
Я всё ждал, когда его пристрелят,
Босса дорогого моего,
Скоро ль жернова Молоха смелют -
И меня оставят одного,
Одного над всей конторой нашей,
С миллиардом денег на счету,
С милой секретарочкой Наташей,
Пахнущей жасмином за версту.
Ох, Наташка, лютая зараза!
В день, когда Ванёк тебя привел,
Выпучил я все четыре глаза
И елдой едва не сдвинул стол.
Ох, Ванёк, ты зря затеял это!
Ох, не весел я, твой первый зам,
В час, когда за двери кабинета
Ты Наташку приглашаешь сам.
Киллеры и автокатастрофы,
Яд в бокале, фикусы в огне -
Пламень чёрный, как бразильский кофе,
Заплясал неистово во мне.
Как бы заменителем Наташки
Ты ко мне Лариску посадил,
Девка при ногах и при мордашке,
Но с Наташкой рядом - крокодил.
Я Лариску жеребить не буду,
Жеребец коровам не пацан.
Ну а Ваньку, жадного Иуду,
За Наташку я зарежу сам.
Почему, спрошу я, ты, гадёныш,
Девку мне помацать не давал?
Кто тебя сводил с Минфином, помнишь?
Кто тебе кредиты доставал?
Кто тебя отмазал от кичмана
После перестрелки в казино?
Ведь суду плевать, что ты был пьяный
Даже не в сосиску, а в говно.
А когда с налоговой бухали,
Ты зачем префекту в репу дал?
Ладно, это мелочи, детали.
Вот с Наташкой ты не угадал.
Я тебя, быть может, некрасиво,
Но совсем не больно расчленю,
И командировочную ксиву
Выпишу куда-нибудь в Чечню.
Пусть тебя чеченские братишки
Ищут за объявленный барыш.
Ты же в банке спирта из-под крышки
На меня с Наташкой поглядишь.
Механизмы (В. Степанцов)
Ты напилась, и обещала
Отдаться мне чуть погодя,
И подразнила для начала,
По губкам язычком водя.
Я млел от запаха селёдки,
Салатов, жареных курей.
Носились бабки и молодки
Между столами во дворе.
Гуляла свадьба по посёлку,
Визжала пьяная гармонь.
"Намнут, натрут братки мне холку,
Ох, пропаду, как сраный конь".
Так думал я, буравя взглядом
Твои тугие телеса.
Плясала ты, а парни рядом,
Смеясь, дымили в небеса.
Свидетеля сгребя в сторонку,
Я деликатно так опросил:
"Вот, если б я примял девчонку,
Никто б меня не загасил?" -
"Бери, братан, она не наша,
К тому ж стервоза из стервоз.
Я пробовал - не вышла каша". -
"Так я рискну?" - "Говно вопрос".
И я, повеселев душою,
Стал думать, хряпнув коньяку,
Как, в общем, сделал хорошо я,
Заехав к флотскому дружку.
Уже гармонь вопить устала,
Когда ко мне ты подошла
И приглашать игриво стала
Пройтись до ближнего села.
Закатное дрожало небо,
Ты распустила волоса,
Мы шли вдоль будущего хлеба,
И ночь сулила чудеса.
В свои душистые объятья
Втянул нас прошлогодний стог.
Твоё горошковое платье
Я нервно снять тебе помог.
Чтоб жопу не кололо сено,
Я подостлал свое тряпьё,
И от макушки до колена
Всё тело вылизал твоё.
Когда же я дошёл до пятки
И на другую перешёл,
Забилась ты, как в лихорадке,
Заклокотала, как котёл.
И засвистели струйки пара
Из всех отверстий и щелей,
И, заслонив лицо от жара,
Я распластался по земле.
И вдруг струя светлей лазури
Взметнулась в небо из тебя,
И пронеслась над стогом буря,
Меня под сеном погребя.
И гробовая наступила
Через минуту тишина.
И, высунув из сена рыло,
Я лишь присвистнул: "Вот те на!"
Лежат отдельно ноги, руки,
Отвинченная голова
В последней судорожной муке
Хрипит чуть слышные слова:
"Любимый, подойди поближе
И отогни губу рукой,
На дёснах буквы видишь?" - "Вижу. -
Здесь адрес нашей мастерской."
Оставь конечности на месте,
А голову снеси туда.
Там тело подберём мы вместе...
Ведь ты меня не бросишь, да?
Ты путь к немыслимым утехам
Со мною рядом обретёшь..."
Я голову с угрюмым смехом
Пинком послал в густую рожь...
Россия, нищая Россия!
Уж новый век стучится в дверь,
И механизмы паровые
Нам ни к чему беречь теперь.
Пусть эти паровые дуры
Гниют себе по деревням,
Но с ними заводить амуры
Негоже городским парням.
Уже всё чаще я встречав
Пружинно-гибких киборгесс,
И бездну неги получаю
От их отточенных телес.
Кибернетическая дева
Не лязгает и не скрипит,
И не боится перегрева,
И никогда не закипит...
Киборги (В. Степанцов)
Я задумался о жизни - и кусок моей обшивки
Вместе с биокерамзитом отвалился с головы,
Обнажились проводочки и куски дрянной набивки,
Потому что чем попало набивают нас, увы.
Чем попало набивают и работать заставляют
На российскую державу, на её авторитет,
А хорошую набивку за границу отправляют,
И американский киборг не такой отёчный, нет.
Он подтянутый и стройный, безмятежный и спокойный,
И фонтаны плазмы гнойной из него не потекут,
Бей его хоть пулемётом, огнемётом, миномётом -
Встанет он, достанет лазер, и настанет всем капут.
Но зато российский киборг изворотливый и хитрый:
Если надвое разрежет кибер-тело автоген,
То американец будет долго шевелить макитрой,
Будет долго пучить линзы и икать: "Эй, мэн, эй, мэн".
Ну а русский кибер-парень своей нижней половиной
Спляшет "барыню", а верхней просочится в водосток,
Две трубы прицепит к телу, обмотает их резиной,
Под врагов заложит бомбу и помчится наутёк.
Что ж касается искусства, или, в частности, поэтов,
То и здесь российский киборг и искусней, и умней,
Точность рифм, сравнений меткость, яркость образов - всё это
С рыхлым кибер-панк-верлибром не сравняется, ей-ей!
Браво, киберманьеристы! Пусть мы скверные артисты,
Пусть мы кожею бугристы и шнуры из нас торчат,
Пусть мы телом неказисты, но зато душой ворсисты
И на всех концертах наших нет отбоя от девчат.
Новогоднее (В. Степанцов)
Опять идет фигня про Ипполита,
Опять страна встречает Новый Год.
И, сидя у разбитого корыта,
Уперся в телек радостно народ.
Опять Мягков проспится, протрезвеет,
Сожрет у Варьки Брыльской весь салат,
А Ипполит от горя поседеет -
Все счастливы, никто не виноват.
Но что за бред! Прошло уже полфильма -
Вернулся в доску пьяный Ипполит
И не полез в пальто под душ умильно,
А Варьке дать по репе норовит.
"Что, с москалями спуталась, паскуда!
Так значит вот она, твоя любовь!
А ну-ка, отвечай скорей, Иуда,
Где мой салат, где рыба и морковь?!"
Схватил её за шкирку и за юбку
И вышиб Варькой стёклышки в окне -
И ветер подхватил её, голубку,
И распластал, как жабу, по стене.
Мягкову врезал вазой по затылку,
Засунул гада рылом в унитаз,
Свирепо отрыгнул, достал бутылку
И горлышком воткнул подонку в глаз.
Хохлы, российцы, балты, казахстанцы
Едва с ума от горя не сошли,
Но тут Филипп Киркоров врезал танцы
И Пугачиха спела "Ай-люли".
Дельфин с русалкой, Саша и Лолита
Устроили в эфире свальный грех -
И люди позабыли Ипполита,
Который удивил сегодня всех.
Один лишь я задумался и понял,
Что Ипполит взорвался неспроста,
Что зло не просто в силе, а в законе,
И что мертвы добро и красота,
Что киборги в обличье Дед Морозов
Устроили облаву на людей,
И мальчик Новый Год, щекаст и розов -
Наш главный враг, убийца и злодей.
Голова (В. Степанцов)
О! Если б только голова
Могла от тела отделяться,
Чтобы ужимки и слова
Любви могли бы не мешаться!
Чтоб ни прелюдий, ни речей
Не требовалось на свиданьи
Чтобы ненужных слов ручей
Не отравлял поток желанья!
Недавно с крошкою одной
Я познакомился в пельменной.
Какое тело, боже мой!
Не хуже, чем у "мисс Вселенной".
Она мне чинно отдалась
После пятнадцатой рюмашки,
Поскольку даже слово "слазь"
Произнести ей было тяжко.
И вот у нас любовь-морковь,
Базар-вокзал по телефону,
И я через неделю вновь
Стремглав тащу её до дому.
Ох, накопил я грусть-тоску
За эту самую недельку!
Я думал, мы попьём чайку
И быстренько нырнём в постельку.
Хоть наливал я и вина
И дорогого самогона,
Но - странно - в этот раз она
Всё отвергала непреклонно.
И бурный речевой поток
Из уст красавицы струился,
И я сказал себе: "Браток,
Ты зря так рано оголился".
Я перед ней в одних трусах
Расхаживал, пыхтя, как ёжик,
Бежали стрелки на часах,
Но дева не сняла одёжек.
Молил я: "Боже, помоги!
Я так хочу любви и ласки!"
Она же пудрила мозги
И хитро строила гримаски.
Она вещала мне о том,
Что вообще она фригидна
И что с каким-то там скотом
Жила, блин, год, и что ей стыдно,
Что он и руки ей крутил,
Ее к сожительству склоняя,
Винищем и дерьмом воняя,
И был он ей совсем не мил,
Что был до этого араб,
Хороший парень, но Иуда,
Её, блин, лучшую из баб,
Сменил на мальчика, паскуда;
Что книги некогда читать,
Что клубы вусмерть надоели...
А я стал живо представлять,
Что вот лежит в моей постели
Не тело с глупой головой,
Которая уже достала,
Которой хочется ногой
Заехать поперёк оскала,
А тело дивное - одно,
Твое неистовое тело,
Которым ты так заводно,
Так упоительно вертела...
Как жаль, что женщины Земли
Не разбираются на части.
А то б на рандеву пришли,
Башку долой - и всё, залазьте.
Но каждый киберманьерист
Стремиться должен к идеалу
И заносить в свой личный лист
И маньеристские анналы
Тех славных женщин имена,
Что мигом голову теряют
И милому со вздохом "на!"
Ворота рая отворяют
Всегда, везде, в любой момент,
С полупинка, с полунамёка -
Будь ты поэт, бандит иль мент -
Всегда! Везде! В мгновенье ока!
Ногти (В. Степанцов)
Я однажды прочёл в страноведческой книжке,
Что калмык, чтоб беду не навлечь на свой кров,
Не бросает в степи ногти, после острижки,
А под юртой их прячет от глупых коров.
Коль бурёнушка съест человеческий ноготь,
Бес вселяется в смирную душу её,
Ни погладить её, ни за вымя потрогать -
Не скотина, а просто лесное зверьё.
В общем, есть у калмыков такая примета.
Но не зря на Руси девку тёлкой зовут.
Ты меня, богача, знаменитость, эстета,
Затоптала копытами за пять минут.
Что с тобою случилось, любимая, право?
Ты мычишь и чураешься прежних затей,
Мутен взор, как колодец, где бродит отрава.
Ты, наверное, просто объелась ногтей.
Попытался к груди я твоей прикоснуться -
Ты вскочила, как будто поднёс я утюг.
Это ж надо, с принцессой заснуть, и проснуться -
С глупой тёлкой, ногтей обожравшейся вдруг.
Что с тобой происходит, моя дорогая?
Нет моей в том вины. Чёрт меня подери!
Не от слов и поступков моих ты другая -
Это ногти скребутся в тебе изнутри,
Словно тысячи маленьких гнойных вампиров
Изнутри раздирают твой кожный покров...
Не творите себе из бабёнок кумиров,
Не творите кумиров себе из коров!
Кто б ты ни был - индус, иль еврейский вельможа,
Иль опухший от водки сибирский мужик -
Чаще тёлке стучи по рогам и по роже,
И от юрты гони её прочь, как калмык.
Дорожное чтение (В. Степанцов)
Унылый беллетрист Альфонс Доде
Пытался скрасить мой досуг вагонный.
Запутавшись в слащавой ерунде,
Уставил я свой взгляд бесцеремонный
В премилую соседку по купе
И оценил короткую футболку,
И три кольца, торчащие в пупе,
И в синий цвет покрашенную челку.
В отличие от большинства самцов,
Которые ещё читают книги,
Я, гордый литератор Степанцов,
Не похожу на высохшие фиги.
Широк в плечах, красив и синеглаз,
Одет слегка небрежно, но богато,
Не бык, не лох, не чмарь, не пидорас -
Да, нас таких осталось маловато.
Поэтому я был не удивлён,
Когда в глазах у милой обезьянки
Прочёл: "ТО ВОЛЯ НЕБА. ЭТО ОН!"
В ответ послав улыбку ей с лежанки.
Слюну предвосхищенья проглотив,
Я отложил наскучившую книжку.
И вдруг: "Простите, это детектив?" -
Прорезал тишину твой голосишко.
Привстав, я ноги на пол опустил
Ии заглянул в глаза смазливой дуре.
- Дитя моё, - я вкрадчиво спросил,
Что вам известно о литературе?
Но лекцию читать я ей не стал,
Лишь потрепал отечески колени,
Прочёл свои стихи - и услыхал:
"Как хорошо. Наверное, Есенин?"
На верхней полке вспыхнули глаза,
С тобою рядом хриплый бас забулькал:
Вверху возилась внучка-егоза,
Внизу храпела тучная бабулька.
"Есенин? - я к себе тебя привлек. -
Пусть так, но это лучше, чем Есенин".
И в твой веселый красный уголок
Ворвался мой могучий лысый Ленин.
Вовсю храпела старая карга,
А внучка, притаившись, наблюдала,
Как била воздух хрупкая нога
И мерно колыхалось одеяло.
Мы мчались в никуда через нигде,
Забыв о внучке, женихе, невесте,
И трясся на матрасе с нами вместе
Великий романист Альфонс Доде.
Океан (В. Степанцов)
Чем сильнее воля человека,
Тем сильнее злоба океана,
И суда в нём тонут век от века,
Словно иглы в вене наркомана,
Утонувши, загрязняют воды
Тухлой человеческою дрянью
Что же не противятся народы
Этих смертных бездн очарованью?
Раз один веселый русский парень,
Сколотивший деньги на бананах,
С песней и молитвой, как татарин,
Вышел на просторы океана.
Сунул в кейс наган и фотопленки
И попёр на яхте в кругосветку,
Прихватив семь ящиков тушенки
И двадцатилетнюю соседку.
Миновал Босфор и Гибралтары,
Съел тушенки, выпил кальвадосу
И, как часто делают татары,
Закурил с гашишем папиросу,
Снова выпил, на девчонку слазил,
Новости по радио послушал,
Покурил - и снова попроказил,
И опять кальвадосу откушал,
Поднялся на палубу и плюнул
Прямо в очи море-окияна -
И внезапно лютый ветер дунул -
И свалился за борт окаянный.
Тут же белобрюхая акула
В окруженьи мелких акуляток
Паренька веселого куснула
И объела от волос до пяток.
Что, весёлый, как повеселился?
Где твое неистовое тело?
Если бы ты за борт не свалился,
Щас бы девка под тобой потела.
Да, ты телом мог не только пукать,
А сейчас и этого не можешь,
Ни лизнуть, ни тронуть, ни пощупать,
Даже в рот колбаски не положишь.
А вокруг осиротелой лодки
Уж кишат могучие тритоны,
Носятся хвостатые молодки
И Нептун, бог моря разъярённый.
Вытащили девочку из трюма
И давай хвостами бить по роже...
Океан, он злобный и угрюмый,
Ни на что на свете не похожий.
Змеиная ревность (В. Степанцов)
- Ты это заслужила, тварь из леса! -
Воскликнул я и разрядил ружьё
В питониху по имени Принцесса,
В глаза и пасть разверстую её.
Холодное лоснящееся тело
Как бы застыло в воздухе на миг -
И на пятнадцать метров отлетело,
И уши мне пронзил нездешний крик.
Вот так любовь кончается земная,
Кровавой слизью в зелени травы.
Лежит моя подруга ледяная
С котлетой красной вместо головы.
Неужто с этим задубелым шлангом
Совокуплялась человечья плоть?
Меня с моим товарищем Вахтангом
Как допустил до этого Господь?
Нас только двое в бурю уцелело,
Когда пошел ко дну наш теплоход.
Вахтанга растопыренное тело
Я оживил дыханием "рот в рот".
С тех пор, едва оправившись от стресса,
Я на себе ловил Вахтанга взгляд.
И лишь змея по имени Принцесса
Спасла от лап товарища мой зад.
На острове, где жили только крабы
Да пара неуклюжих черепах,
Вдруг появилась женщина, хотя бы
В змеиной шкуре, но красотка, ах!
Мы женщину почуяли в ней сразу,
Вахтанг мне крикнул: "Пэрвый, чур, моя!"
И дал ей под хвоста такого газу,
Что чуть не окочурилась змея.
Я тоже ей вонзал под шкуру шило,
Но был с ней нежен, ласков и не груб.
Она потом Вахтанга удушила,
Мы вместе ели волосатый труп.
Вот так мы жили с ней да поживали,
Она таскала рыбу мне из вод,
А я, порой обтряхивая пальмы,
Делил с Принцессой сочный дикий плод.
Сплетаясь на песке в любовных ласках,
Я забывал и родину, и мать.
"Такое, - думал я, - бывает в сказках,
Такое лишь принцесса сможет дать!"
Однажды я смотрел на черепаху -
И зашипела на меня змея,
И чуть я не обделался со страху,
Принцессой был чуть не задушен я.
Когда же, о России вспоминая,
Я засмотрелся на косяк гусей,
Она, хвостом мне шею обнимая,
Сдавила так, что вмиг я окосел.
Уже она и к пальмам ревновала,
К биноклю, к пузырьку из-под чернил,
И рыбу мне лишь мелкую давала,
Чтоб я с рыбёхой ей не изменил.
И так меня Принцесса измотала,
Что как мужик я быстренько угас,
И лишь рука мне в сексе помогала,
Которой я курок нажал сейчас.
Лежит моя Принцесса, как обрубок,
И я над ней с двустволкою стою.
Нет больше этих глаз этих губок.
Жизнь хороша, когда убьешь змею.
Удачный круиз (В. Степанцов)
Белоснежный лайнер "Антигона"
Рассекал эгейскую волну
Я, с утра приняв стакан "бурбона"
Вытер ус и молвил: "Обману!",
Закусил салатом из кальмара,
Отшвырнул ногою табурет
И покинул полусумрак бара,
Высыпав на стойку горсть монет.
"Зря ты на моём пути явилась", -
Восходя наверх, я произнес:
Там, на верхней палубе резвилась
Девушка моих жестоких грёз.
Цыпочка, розанчик, лягушонок,
Беленький купальный гарнитур
Выделял тебя среди девчонок,
Некрасивых и болтливых дур.
Впрочем, не один купальник белый:
Твои очи синие - без дна -
И точёность ножки загорелой,
И волос каштановых копна -
Всё меня звало расставить сети
И коварный план свой воплотить.
Боже, как я жаждал кудри эти
Дерзостной рукою ухватить!
Но, храня свой лютый пыл до срока,
В розовый шезлонг уселся я
И, вздохнув, представил, как жестоко
Пострадает девочка моя.
И шепнул мне некий голос свыше:
"Пожалей, ведь ей пятнадцать лет!"
Я залез в карман и хмыкнул: "Тише", -
Сжав складное лезвие "Жиллет".
Вечером явилась ты на танцы.
Я сумел тебя очаровать,
А мои приятели-испанцы
Вусмерть упоили твою мать.
Я плясал, но каждую минуту
Бритву сжать ползла моя рука.
В полночь мы вошли в твою каюту,
Где маман давала храпака.
"Мама спит, - сказал я осторожно. -
Почему бы не пойти ко мне? "
Ты шепнула: "Это невозможно", -
И, дрожа, придвинулась к стене.
Опытный в делах такого рода,
Я тебя на руки подхватил
И по коридорам теплохода
До своей каюты прокатил.
"Ты не бойся, не дрожи, как зайчик,
Я к тебе не буду приставать.
Щас вина налью тебе бокальчик", -
Молвил я, сгрузив тебя в кровать.
Я разлил шампанское в бокалы
И насыпал белый порошок
В твой бокал. К нему ты лишь припала -
И свалилась тут же, как мешок.
"Спи, усни красивенькая киска", -
Бросил я и бритву разомкнул,
И, к тебе пригнувшись близко-близко,
Волосы на пальцы натянул,
и, взмахнув отточенной железкой,
Отхватил со лба густую прядь...
Чудный череп твой обрить до блеска
Удалось минут за двадцать пять.
В мире нет сильнее наслажденья,
Чем улечься с девушкой в кровать
И всю ночь, дрожа от возбужденья,
Голый череп пылко целовать.
В этой тонкой, изощрённой страсти
Гамлетовский вижу я надрыв.
Жаль, что кой в каких державах власти
Криминальный видят в ней мотив.
Потому-то я на всякий случай
Акваланг всегда беру в круиз
И, смываясь после ночи жгучей,
Под водой плыву домой без виз.
По Одессе, Гамбургу, Марселю
По Калуге, Туле, Узловой
Ходят девы, сторонясь веселья,
С выскобленной голой головой.
Если ты, читатель, где увидел
Девушку, обритую под ноль,
Знай, что это я её обидел,
Подмешав ей опий в алкоголь.
Битва фанатов (В. Степанцов)
Там, где детсад возле помойки вырос,
Там, где труба котельной рвется вверх,
Дрались фанаты диско-группы "Вирус"
С фанатами ансамбля "Руки вверх".
Один пацан, влюблённый в Бритни Спиарс,
Отверг любовь фанатки "Ручек вверх",
Его сестра - фанатка группы "Вирус" -
Девчонку сразу подняла на смех.
Сказала ей, мол, "Ручки" - пидорасы,
А ты сама - корова и квашня.
Я был на танцах, я стоял у кассы,
И девки в драке сшибли с ног меня.
За девок пацаны впряглись, конечно,
Забили стрелку, закипел компот.
Поклонник Цоя пробегал беспечно -
И кто-то ткнул ножом ему в живот.
Раздался крик могучий и протяжный,
Могильной мглой пахнуло всем в лицо,
А на трубе, как часовой на башне,
Стоял, раздвинув ноги, Виктор Цой.
Искрила электричеством гитара;
Его продюсер, Юрий Айзеншпис
Стоял во фраке рядом, как гагара,
Потом, перекрестившись, прыгнул вниз.
Схватил он жертву дураков-фанатов,
Зубами уцепившись в волоса,
И полетел с ней, чёрный и пернатый,
В затянутые дымкой небеса.
И Цой, красивый, как большая птица,
Завис над пацанами в тишине
И, прежде чем навеки удалиться,
Спел песню о любви и о войне.
И паренек, влюблённый в Бритни Спиарс,
Подумал: зря девчонку я отверг.
И плакали фанаты группы "Вирус"
В объятьях у фанатов "Руки вверх".
И всё плохое тут же позабылось,
И капал дождь, и наступал четверг,
И надпись "Allways" в небе заискрилась,
И девочки тянули руки вверх.
Чапа (В. Степанцов)
Объевшись торта "Мишка косолапый",
Я вышел в ночь поймать любимой тачку.
"Такую мразь зовут наверно, Чапой," -
Подумал я, взглянувши на собачку,
Которую девчонка-малолетка
Вела в кусты осенние просраться.
"Послушай, как зовут тебя, соседка?
Не хочешь научиться целоваться?" -
"Альбина, - отвечала чаровница,
Потупившись, добавила: - хочу".
"Тогда пошли к тебе скорей учиться!
А я уж, будь покойна, научу.
Скажи, а папа с мамой дома?" - "Нету".
"А где они?" - "В отъезде". - "Очень жаль"
И подхватив под мышки дуру эту,
Я поволок её гасить печаль.
О, мой читатель, хрюндель краснорожий!
Ты помнишь, как во дни младых забав
Лежал ты на травы зелёном ложе,
Зефирку малолетнюю обняв?
Вот так и я, годами старый папа,
Лежал с моей зефирочкой в обнимку,
А рядышком скакала мерзость Чапа,
Собачьи демонстрируя ужимки.
(Одни девчонок называют "фея"
Зовут другие "тёлка" или "жаба",
А я зову зефирками и млею -
Не бог весть что, но не хамлю хотя бы).
Когда ж моя зефирочка Альбина
Сомлела и сняла с себя штанишки,
Я понял, что пора проститься чинно,
Что все, что будет дальше - это слишком.
Поцеловав округлости тугие,
Я подхватил со стула плащ и шляпу.
Но не сбылись намерения благие -
В прихожей напоролся я на Чапу.
Озлобленная мелкая скотинка
Услышала команду: "Чапа, фас!" -
Подпрыгнула, вцепилась мне в ширинку
И с воем потащила на матрац.
"Куда вы торопились, добрый гуру?
По мне уже учить - так до конца.
Меня вы, видно, приняли за дуру,
Но я то вас держу за молодца!"
Альбинка, подразнив меня словами,
С моей мотни животное сняла.
Не описать мне, не раскрыть пред вами,
Какая ночь у нас троих была!
Троих, поскольку милый пёсик Чапа,
Орудуя слюнявым язычком,
Лизал нас, щекотал, толкал и лапал,
И в сексе был отнюдь не новичком.
Вернулся я к покинутой любимой
Ободранный, но с нанятою тачкой,
И прошептал чуть слышно, глядя мимо:
"Любимая, обзаведись собачкой".
Одесса через 100 лет (В. Степанцов)
У моря, на фоне заката,
Где пальмы зловеще шумят,
Убил молодого мулата
Седеющий старый мулат.
Кровавой струей обагрился
Оранжевый тёплый песок.
"Зря, Костя, в меня ты влюбился", -
Раздался вдали голосок.
Мулатка по имени Соня,
У стройного стоя ствола,
В цветочном венке, как в короне,
Стояла и слёзы лила.
Простая девчонка, рыбачка,
Оплакала смерть рыбака.
В закат удалялась рубашка
Седого её жениха.
Собрались на пирсе мулаты,
Смолёные все рыбаки,
Убийце по имени Дато
Повыбили на фиг клыки.
Примчался шериф дядя Стёпа,
Толпу рыбаков разогнал,
Но Дато промолвил лишь: "жопа..."
И Стёпу уже не узнал.
Шли люди с Днестра и с Ингула
Проститься с Костяном навек.
А Дато скормили акулам -
Недобрый он был человек!
Повесилась гордая Соня,
Из моря исчезла кефаль,
Сгорело кафе "У Фанкони",
Закрылся "Гамбринус", а жаль.
Одесса вернулась к Рассее,
Мулаты уехали вон,
А с ними - хохлы и евреи -
На судне "Иосиф Кобзон".
Но судно тотчас утонуло,
Одни лишь евреи спаслись.
И с ними Россия скакнула
В веков запредельную высь.
Случай на вилле (В. Степанцов)
День тянулся размеренно-вяло,
Как роман Франсуазы Саган.
Я смотрел на прибрежные скалы
И тянул за стаканом стакан.
По террасе кафе "Рио-Рита"
Неопрятный слонялся гарсон.
Городишко лежал, как убитый,
Погрузившись в полуденный сон.
Городишко лежал, как игрушка,
Ровный, беленький, в купах дерев,
И над ним возвышалась церквушка,
Перст златой в небеса уперев.
Сонно чайки над морем парили,
Сонно мухи лепились к столам...
Вы, как всполох, кафе озарили,
Моё сердце разбив пополам.
Вы явились в прозрачном бикини
В окруженьи развязных юнцов,
Заказавших вам рюмку мартини
И кило молодых огурцов.
Я, стараясь смотреть равнодушно,
Продырявил вас взглядом в упор,
И о том, как вам скучно, как душно,
Мне поведал ответный ваш взор.
Вы скользнули рассеянным взглядом
По прыщавым бокам огурцов.
Миг спустя я стоял уже рядом,
Невзирая на ропот юнцов.
Я представился. Вы изумились.
"Как, тот самый поэт Степанцов?!"
Аллергической сыпью покрылись
Лица враз присмиревших юнцов.
"Бой, - сказал я, - чего-нибудь к пиву,
Да живей, не то шкуру сдеру!"
И гарсон, предвкушая поживу,
Стал метать перед вами икру,
Сёмгу, устриц, карибских омаров,
Спаржу, тушки павлиньих птенцов.
Что ж, обслуга окрестных дринк-баров
Знала, кто есть поэт Степанцов.
Я шутил, я был молод и весел,
Словно скинул груз прожитых лет.
Не один комплимент вам отвесил
Растревоженный страстью поэт.
Помню, с вашим сопливым кортежем
Мне затем объясняться пришлось,
Я дубасил по личикам свежим,
Вышибая щенячую злость.
Их претензии были понятны:
Я речист, куртуазен, богат,
А они неумны, неприятны
И над каждой копейкой дрожат.
Я их выкинул за балюстраду
И, приблизившись сызнова к вам,
Я спросил вас: "Какую награду
Заслужил победитель, мадам?"
Вы улыбкой меня одарили,
Словно пригоршней звонких монет...
И в моём кабинете на вилле
Окончательный дали ответ.
Было небо пронзительно-сине,
Пели иволги, розы цвели,
И игривое ваше бикини
Вы неспешно с себя совлекли,
Совлекли с себя всё остальное
И приблизились молча ко мне...
Если всё это было со мною,
То, наверное, было во сне.
Нас вселенские вихри носили
По диванам, коврам, потолку.
Вечерело. Сверчки голосили,
И кукушка кричала: "ку-ку!".
В небесах замигали лампадки,
Показалась луна из-за скал...
Мы очнулись у пальмовой кадки,
Ваших губ я губами искал.
Взгляд, исполненный изнеможенья,
Устремили вы в чёрную высь,
Отстранились и лёгким движеньем,
Как пушинка, с земли поднялись.
Поднялись, на меня посмотрели,
Помахали мне тонкой рукой
И, подпрыгнув, к светилам взлетели,
Унося мою жизнь и покой.
...Если дева меня полюбила,
Постигает бедняжку беда:
Тело девы незримая сила
В небеса отправляет всегда.
Ни одна не вернулась доныне.
Мне не жаль никого, лишь её,
Чудо-крошку в прозрачном бикини,
Расколовшую сердце моё.
Дневник отшельника (В. Степанцов)
Запись первая
Я стар, плешив и неопрятен,
Я отравил свою жену,
Мой череп от пигментных пятен
Весьма походит на луну.
Меня за это Луноходом
Соседка Маша прозвала.
В соседстве с этаким уродом
Зачем ты, Маша, расцвела?
Увы, спасти тебя не сможет
Парализованная мать,
Когда, швырнув тебя на ложе,
Твой чудный бюст примусь я мять.
Нас в коммуналке стало трое
Сосед Колян мотает срок.
Пожалуй, завтра я устрою
Девятикласснице урок.
Запись вторая
Вот минул день. Уже четыре.
В двери скрежещет Машин ключ.
Я начал ползать по квартире,
Неряшлив, грязен и вонюч.
"Глянь, Машенька, беда какая!"
"Ага, допился, Луноход",
Так мне предерзко отвечая,
К себе прелестница идёт.
"Нет-нет, постой, ужель не видишь
Я болен, милая газель!
Уж так меня ты ненавидишь,
Что не поможешь лечь в постель?"
На несколько секунд застыла
У бедной девочки спина
И, повернувшись, наклонила
Головку надо мной она,
Согнула худенькие ножки,
Взялась за кисть и за бедро
И я услышал, как у крошки
Колотит сердце о ребро.
Мы подбираемся к постели
Всё ближе и сильнее вонь
И вдруг за пазуху газели
Просунул я свою ладонь.
Сдавил ей маленькие грудки,
Колено в спину а потом
Носок ей запихал под зубки
И руки затянул жгутом...
Всё дальше помнится в тумане,
Я был горяч и зол, как вошь.
И через час сказала Маня:
"Ну, Луноход, ну ты даёшь!
Да, наших пацанов из класса
С тобою не сравнить, урод".
Затем добавила: "Напрасно
Ты мне носок засунул в рот".
Она пошла решать задачки,
Пообещав зайти сама.
Запись третья
...От этой чёртовой соплячки
Едва я не сошел с ума.
Она в любовь со мной играла
По восемь десять раз на дню,
Бельишко мне перестирала,
Улучшила моё меню.
Я стал ухоженный и гладкий,
Почтенный с виду старикан.
Куда брюзга девался гадкий,
Тот дурно пахнущий букан!.
Людей дивили перемены,
Происходившие со мной.
А я уж начал лезть на стены,
Когда Машутка шла домой
Будить мои резервы силы
И грабить фонд мой семенной.
И ровный холодок могилы
Уж ощущал я за спиной.
Однажды утром, встав с кровати
И еле ноги волоча,
Собрав в рюкзак бельё и ватник,
Решил задать я стрекача,
Парализованной соседке
Ни полсловечка не сказал,
Доел Машуткины объедки
И устремился на вокзал,
До Комсомольска-на-Амуре
Купил плацкарту, сел в вагон,
Шепнул "прости!" любимой Муре
И из Москвы умчался вон.
Запись четвёртая
...Один в тайге уже лет тридцать
Я жизнью праведной живу.
Лишь фрицы да самоубийцы
Стремятся в матушку-Москву.
Сашуля (В. Степанцов)
Чего только не было в жизни поэта -
И адские бездны, и рай на земле,
Но то ослепительно-звонкое лето
Горит светлячком в моей нынешней мгле.
Ни жирных матрон похотливое племя,
Ни робкие нимфы тринадцати лет
Меня не томили в то дивное время,
Старухи и дети не трогали, нет.
Изысканность линий и форм совершенство
Губили в то лето мой ум и досуг,
Вселяли в меня неземное блаженство
И были источником дьявольских мук.
Да, я был влюблён, и любимой в то лето
Исполнилось тридцать. Развалина? Нет!
Ее появленье как вспышка ракеты
В зрачках оставляло пылающий след.
Атласная кожа под солнцем июля
Светилась, как вымытый масличный плод,
И море, когда в нём резвилась Сашуля,
С урчаньем лизало ей смуглый живот.
О! Как я мечтал стать бычком пучеглазым,
Вокруг её бёдер нахально скользить,
И в трусики юркнуть, и в волны экстаза
Своим трепыханьем её погрузить.
"Сашуля, Сашуля!- вздыхал я всечасно. -
Ужель я лишь друг вам? Какая тоска!
Но дружба такая глупа и опасна,
Бычок может вмиг превратиться в быка".
Встречал я её то с пехотным майором -
Ни кожи ни рожи, рябой, как луна,
То с рыхлым эстонцем, страдавшим запором,
С ушами, огромными, как у слона.
Когда же, подкравшись к заветной калитке,
Увидел я в свете мерцающих звёзд,
Как жмёт её чукча, безногий и прыткий,
Я понял, что вкус у девчонки не прост.
Однажды с Сашулей мы в клуб заглянули,
Театр лилипутов "Отелло" давал.
Казалось бы - чушь. Но назавтра Сашулю
Я вместе с Отелло в постели застал.
Урод-недомерок и нигер к тому же!
Вскипела во мне палестинская кровь,
И так я страшилищу шланг приутюжил,
Что он навсегда позабыл про любовь.
Под вопли Сашули: "Подонок! Убийца!" -
Я карликом в комнате вытер полы.
А чуть поостынув, решил утопиться,
И прыгнул в пучину с отвесной скалы.
Не помню, что было со мной под водою.
Очнулся - в больнице, чуть брезжит рассвет,
И тело упругое и молодое
Ласкает подбрюшьем мой твердый предмет.
Сашуля! Ужели? Не сон наяву ли?
Она ли так страстно мычит надо мной?
О Боже, Сашуля! Конечно, Сашуля!
Пленительный абрис и взгляд неземной.
Но что за слова слышу я сквозь мычанье?
"Зелёный, зелёненький, плюнь мне на грудь...
Должно быть, рехнулась. Печально, печально.
А впрочем, любви не мешает ничуть.
И вспыхнуло солнце. О Господи Боже!
Я правда зелёный. Неужто я труп?
Зелёные ногти, зелёная кожа,
Зелёный язык выпирает из губ.
Откуда ж та сила, что двигает тело?
Что ж, Анаксимандр был, наверное, прав -
И в смерти любовь раздвигает пределы,
Как вихрь сотрясая телесный состав.
...Живую Сашулю трепал до рассвета
Откинувший кони поэт Степанцов.
Чего только не было в жизни поэта
До переселенья в страну мертвецов.
Кукольные люди (В. Степанцов)
Пусть мой рассказ для вас нелепым будет,
Пусть скептики смеются надо мной,
Но есть на свете кукольные люди
Пришедшие из сказок в мир земной.
Любой ребёнок обожает кукол,
Девчонки любят их до зрелых лет.
Я с Буратино милую застукал,
Когда зашел некстати в туалет,
И где был нос мерзавца Буратино,
Я вам, как джентльмен, просто не скажу,
Но так меня прибила та картина,
Что я с тех пор на женщин не гляжу.
Но кукольные люди - не тряпицы,
Не просто целлулоида куски,
Они сумели здорово развиться,
Забыв о предках из простой доски.
У них есть кровь, и волосы, и кожа -
Всё как у нас, не отличить вблизи,
Но есть одно различие, быть может:
У кукол все делишки на мази.
Что человек? Корячится, натужась,
Потом вскипит: "Да в рот оно вались!"
А кукла прёт, в людей вселяя ужас,
С одежды отряхая кровь и слизь.
Любую трудность кукла перемелет,
В любую щель пролезет, словно клоп,
Где надо - человеку мягко стелет,
Где надо - заколачивает в гроб.
С широкой деревянною улыбкой
Спешат по жизни куклы там и тут,
Буравят нужных баб дубовой пипкой,
А если надо, дяденькам дадут.
Но, выйдя в люди, проявляют норов,
Им денег мало, им давай любовь.
Развинченная куколка Киркоров
Из нашей Аллы выпила всю кровь.
А пупс Борис, стяжав трибуна славу,
Шарнирами гремел десяток лет,
Сам развалился, развалил державу,
Разбил всем яйца, кушает омлет.
Куда ни глянешь - куклы, куклы, куклы,
Резина, биомасса, провода,
В Госдуме друг на друга пялят буркалы,
Возводят замки, рушат города.
Они нам постепенно заменяют
Мозги на йогурт, кровь на пепси-лайт,
Людей в театры кукол загоняют,
Бьют шомполами с криком "Шнелль, играйт!"
Чтоб не сердились кукольные люди,
Мы кукольные песенки поём,
Целуем силиконовые груди,
Танцуем с силиконовым бабьём,
И эти бабы нам детей приносят
Из биокерамических пластмасс,
И кукольные дети пищи просят,
И с сочным хрустом пожирают нас.
Прощай, молодость! (В. Степанцов)
Если ты заскучал по дороге к девчонке,
Заметался, как волка почуявший конь,
Если думаешь: "Стоит ли парить печёнки?" -
Отступись, не ходи. Должен вспыхнуть огонь.
Если ты приобнял вожделенное тело,
А оно тебе вякает злобно: "Не тронь!" -
И под дых тебе лупит локтем озверело -
Не насилуй его. Должен вспыхнуть огонь.
Если ж тело распарено и вожделеет,
И кричит тебе: "Живо конька рассупонь!" -
А конек неожиданно вдруг околеет -
Ты не дёргай его. Должен вспыхнуть огонь.
И пускай эта фурия стонет от злобы,
Испуская проклятья и гнусную вонь,
Ты заткнуть её рот своей трубкой попробуй.
Пусть раскурит её. Должен вспыхнуть огонь.
Дух мятежный, огонь, ты всё реже и реже
Расшевеливаешь пламень розовых уст.
Где ж те годы, когда на девчатинке свежей
Я скакал, как укушенный в жопу мангуст?
Будда Гаутама (В. Степанцов)
Кто разрушил стены Трои,
Разорив гнездо Приама?
Это Будда Гаутама,
это Будда Гаутама.
Не Парис и не ахейцы
Виноваты были тама,
Всей петрушкой коноводил
Мрачный Будда Гаутама.
Где какая ни случится
Историческая драма -
Всюду Будда Гаутама,
Страшный Будда Гаутама.
Не Лаврентий и не Coco
Из народа кровь сосали,
И не Гитлер с Риббентропом
В печь людей живьём бросали,
Все они ништяк ребята,
Всех кормила грудью мама,
Просто их лупил по жопе
Злобный Будда Гаутама.
Но берется Гаутама
И за мелкие делишки:
Из моей библиотеки
Он украл почти все книжки.
Кто нахаркал мне в ботинки?
Почему в говне пижама?
Это Будда Гаутама,
Это Будда Гаутама.
Кто всю ночь мозги мне сверлит
Песней "Белая панама"?
Не сосед, не Пугачёва -
Это Будда Гаутама.
Если вовремя на смену
Не разбужен я супругой,
То начальник смены Ёлкин
На весь цех ревет белугой
И грозится всенародно
Обесчестить мою маму.
Нет, не Ёлкин это, братцы,
Это Будда Гаутама.
Я жену на юг отправил -
Вдруг приходит телеграмма:
"Позабудь меня навеки,
Я теперь люблю Гурама".
Я расквасил тёще рожу,
Вдруг - обратно телеграмма'
"Дорогой, я не хотела,
Это Будда Гаутама!"
На меня и на планету
Беды сыплются, как груши,
Видно, Будда Гаутама
Не умеет бить баклуши.
Без труда, как говорится
Не поймаешь даже триппер.
К новому Армагеддону
Нас ведёт бессонный шкипер.
На нём белая панама
И засратая пижама.
Это Будда Гаутама,
Это Будда Гаутама.
История с гимном (В. Степанцов)
Человек я, бля, хуёвый, бога я не уважаю,
Сру на все авторитеты, пидорасов не люблю,
На базаре пизжу чурок, и евреев обижаю,
И ебу бесплатно девок, хоть сперва им мзду сулю,
Я хочу, чтобы Гусинский и дружок его Басаев
В телевизоре ебаном на ток-шоу собрались,
Чтоб Укупник и Киркоров, и Кирилл, блядь, Немоляев
Станцевали перед ними и на них обосрались.
Чтобы Путин с Пугачёвой тоже были в этом шоу,
Чтобы их толкнул друг к другу из говна внезапный дождь,
Чтоб потом пришли ребята хуеплёта Баркашова,
Привели с собой Кобзона и сказали: вот наш вождь!
А потом, блядь, мудрый Сталин, влитый в пурпурную тогу,
Пусть внесёт свое рябое и усатое ебло,
И в руке пусть вместо трубки держит он Шамиля ногу:
"Вот тебе, орел чеченский, я нашёл твое крыло!"
И шеф-повар Макаревич, поварёнок Шендерович
И крупье, блядь, Якубович пусть напитков принесут,
Пусть жопелью на рояле гимн хуячит Ростропович:
"Славься, сука, бля, Россия! Гряньте, бляди, бля, салют!"
Вскочит Путин со скамейки, отпихнёт, бля, Пугачёву,
Ебанёт из глаз разрядом: "Кто, бля, автор, чьи слова?
Михалкова, Преснякова? Шевчука, Гребенщикова?" -
"Нет! Вадима Степанцова!" - пронесётся вдруг молва,
И из строя, блядь, поэтов, тушку вытолкнут скорее -
Вот он, наш Вадим Гандоныч, куртуазный маньерист!
И обрадуется Путин, что не чурки и евреи
Написали гимн российский, а нормальный, бля, фашист.
И начнут ебать всухую сочинителей и бардов,
Резника и Михалкова, Шевчука и Шахрина,
И Земфиру с Мумий Троллем, и Жечкова с Пеленягрэ,
А особо тех уёбков, что писали для "На-На".
"Что ж вы, суки, пидорасы, нерадивые козлины,
Не могли хуйню такую, гимн российский навалять?
Пусть ебут вас все грузины, абазины и лезгины,
А придурку Степанцову сто рублей, ебёна мать!"
И подскочит Березовский с акциями "Логоваза",
Попытается Вадюхе вместо денег их впихнуть,
Но Вадюха олигарху навернёт в еблище сразу:
"Врёте, гнойные мутанты! Нас теперь не обмануть!"
Империя (М. Степанов / В. Степанцов)
По утрам, целуясь с солнышком,
Небеса крылами меряя,
Я парю орлом-воробушком
Над тобой, моя Империя.
Озирая территорию,
Кувыркаюсь в атмосфере я.
Я люблю твою историю,
Я люблю тебя, Империя.
Воевали нам колонии
Ермаки, А. П. Ермоловы,
В Адыгее и Полонии
Нерусям рубили головы.
Завелись поля не куцые
У великой русской нации,
Но случилась революция -
И пошла ассимиляция.
Побраталась Русь с ордынцами,
Получилась Эсэсэрия.
Я люблю тебя, Империя.
Я люблю тебя, Империя.
Судьбы нас сплотили общие,
Слитным хором петь заставили,
Пели мы, а руки отчие
Били нас и раком ставили.
Были радостные звери мы -
Стали скользкие рептилии.
Я люблю тебя, Империя,
Царство грязи и насилия.
Расфуфыренная, гадкая,
Видишь, как младенец хнычу я,
Глядя на твое закатное,
Обреченное величие.
Вот придёт японец с роботом,
Немец прибежит с компьютером,
Выжрут шнапс - и с диким гоготом
По кусочкам разберут тебя.
И тогда к чертям собачьим я
Разгрызу себе артерии
И полягу сдутым мячиком
На развалинах Империи.
Чушь! К чертям! Прости мне, Родина,
Всплеск минутного неверия.
Я люблю тебя, Империя!
Я люблю тебя. Империя!
На грязюках на болотистых,
Где одни лягушки квакали,
Всходят пурпурные лотосы,
А меж них шныряют цапели.
Где паслись утята гадкие,
Нынче бьют крылами лебеди.
Стали девки наши сладкие
Со спины, с боков и спереди.
Проходя-бредя столицею,
Я нет-нет - и дерну за косу
То киргизку круглолицую,
То грузинку круглозадую.
И не важно, что по-прежнему
Не везёт девчонкам с мордами,
Зато души стали нежными,
Зато груди стали твёрдыми.
В юных бошках мысли роются,
Молодёжь прилежно учится.
Мы построим, что построится,
Мы получим, что получится.
А получится, уверен я,
Развесёлая мистерия.
Я люблю тебя, Империя.
Я люблю тебя, Империя.
Бухгалтер Иванов (Ю. Иванов, К. Брейтбург / В. Степанцов)
Луны ущербный лик встает из-за холмов,
В лесу продрогший фавн играет на сопелке.
Упившийся в соплю бухгалтер Иванов
Бредет сквозь лес к своей летающей тарелке.
Он не бухгалтер, нет, он чужеземный гость,
Застрявший навсегда среди российских весей,
Он космолет разбил, и здесь ему пришлось
Всерьез овладевать нужнейшей из профессий.
В колхозе «Путь Зари» нет мужика важней,
В колхозе у него участок и домина,
Машина «Жигули», курятник, шесть свиней,
Жена-ветеринар и прочая скотина.
Чего еще желать? Казалось бы, живи,
Работай, веселись, культурно развивайся,
Читай Декамерон, смотри цветной TV,
А то в облдрамтеатр на выходной смотайся.
Но нет, грызет тоска инопланетный ум,
Обилие скота не радует, не греет
Искусство и TV не возбуждают дум…
Бухгалтер Иванов пьет водку и звереет.
Как волк голодный, он в полночный небосвод
Вперяет иногда тоскливые гляделки,
И, принявши стакан, потом другой, идет
К запрятанной в лесу летающей тарелке.
Укрытые от глаз ветвями и землей,
Останки корабля покоятся в овраге,
Куда упал со звезд когда-то наш герой,
Сломав хребет своей космической коняге.
И плачет Иванов, и воет, и рычит
Пиная сапогом проклятую планету.
И, глядя на него, Вселенная молчит,
Лишь одинокий фавн играет тихо где-то.
вверх
