Дяденька робот (футуропедэма) (В. Степанцов)
- Дяденька робот, дяденька робот, Дай мне портвейну, дай анаши! - Что-то, мой мальчик, вознес ты свой хобот Слишком уже рано! А ты не спеши. Взрослым и глупым стать ты успеешь, Пьянству научишься, дури вдохнешь, Множество самок своих отымеешь, Но с киборгессами раньше начнешь, И к киборгессам вернешься обратно, Ибо все женщины злы и глупы, Слишком в желаньях своих непонятны, Слишком зависят от мненья толпы. - Дяденька робот, я видел недавно «Люди и киборги» - теле-ток-шоу, Там мужики рассуждали забавно, Как с кибербабами жить хорошо. Не познакомишь меня с киборгессой? Пусть меня учит, как делать бум-бум. - Рано тебе еще знать эти вещи, Рано растрачивать сердце и ум. - Дяденька робот, а что же мне можно, Что же мне делать, чтоб стать повзрослей? - Делай уроки! Не то безнадежно Скатишься в бездну. Учись веселей! - Дяденька робот, в какую же бездну Я безнадежно со свистом скачусь, Если попробую вин я полезных И с киборгессой любви научусь? - Станешь ты трутнем, как прочие люди, Будешь за счет кибер-общества жить, Радость искать будешь в винном сосуде Или наркотики в вену вводить, Купишь себе киборгессу тупую, Чтобы носила тебя на руках. Разве про жизнь ты мечтаешь такую? - Дяденька робот, конечно же! Ах! Пусть карьеристы мечтают о славе, Спорте и службе, высоких постах, Я же, надеюсь, рассчитывать вправе Кибердевчонок шарашить в кустах. - Эк разогнался ты, кибердевчонок! А кибербумбо понюхать не хошь? Как просарначу тебя до печенок – Мигом в мир взрослых людей попадешь. - Что ж, если это ускорит взросленье, Вот тебе, дяденька, мой каравай. - Может быть, все-таки, лучше ученье? - Нет, дядя робот, насилуй давай, С грустью насиловал робот-наставник Юного школьника и говорил: «В классе моем никого не осталось, Всех к взрослой жизни я приговорил. Миром людей, отупевших от блуда, Роботы править обречены. Эй, господин, уходите отсюда. И застегнуть не забудьте штаны».
Ехал я на Украину (В. Степанцов)
Ехал я на Украину, Отступала прочь тоска. За окном дрючки и дрыны Танцевали гопака, Пахло салом в люкс-вагоне Просыпался я хмельной, И визгливо, словно кони, Ржали девки подо мной. "У-тю-тю, какие девки!" - Прошептал я, глянув вниз, За базар сполна ответил Зёма, проводник Чингиз. И, хоть за язык вонючий Землячка я не тянул, Но, смотри-ка, потрох сучий, Баб вписал, не обманул. Да какие королевы! Грудки, попки, все дела. Только что с двоими делать? Ну была, блин, не была. "Эй, подружки, водку пьёте?" - Я игриво пробасил. "Мне - вина, горилку - тёте, Коль не брешешь, поднеси." "Так вы что же, тётя с дочкой?... То есть это... ну, того?" "Ой, какой пугливый хлопчик!" "Я оденусь, ничего?" "Та не надо одеваться, не разденешься ж потом." Тут уже, признаюсь, братцы, Я застыл с раскрытым ртом. А потом в одних кальсонах Словно в бездну рухнул вниз. И до самого Херсона Развлекался, как маркиз. (Вариант: За бухлом летал Чингиз.)
Коль жопу на ежа направить, То плохо будет не ежу. Иди, ди-джей, пластинки ставить, А я с барменом посижу, И вспомню я о той гадюке, Что год назад сидела тут, Что, взяв стакан текилы в руки, Спросила: «Как тебя зовут?» Я не нашелся, что ответить, Отшибло память мне на раз, Когда пришлось мне взглядом встретить Сиянье этих синих глаз. А после – танцы и напитки, ночной таксист, ночной пейзаж, Трава, дерьмо и маргаритки, Ночное озеро и пляж. Ты под водою, как русалка, Губами трогала меня, И распустился, как фиалка, Бутон из плоти и огня. Дышала ночь восторгом пьяным, И силу лунный свет будил. Нет, никогда по ресторанам Я так удачно не ходил! Но и наутро, и назавтра, И утром следующего дня Угар любви, угар внезапный, Не отпускал уже меня. Дни пролетали, словно пули, Я звал тебя своей судьбой, И вдруг сказала ты: « А хрен ли Я даром трахаюсь с тобой? Ведь ты такой же, как другие, И ты не женишься на мне». – И ноги дивные нагие Сомкнулись на моей спине. Хотел я было разозлиться И про любовь поговорить, Но вдруг пролепетал: «Жениться? Ну да, конечно, может быть». Я срочно выписал папашу Из города Улан-Удэ. И вот по загсу я чепашу, И все вопят: «Невеста где?» Ты надо мною посмеялась, Меня как лоха развела, С мной ты только кувыркалась, Но в мыслях далеко была. В туманном городе Антверпен, В голландской мокрой стороне, Тебя ждала блондинка Гретхен С наколкой «Russia» на спине. Я на тебя бы лез и лез бы, И сам ложился бы под низ, Но ты – ты оказалась лесбой, А я был временный каприз. Хохочут где-то две красотки Над рожей русского лошка И тычут пальчиками в фотки Расстроенного женишка. В стране торчков и пидормотов Поженит вас голландский поп. Желаю счастья вам, чего там, Чтобы любовь и детки чтоб, Чтоб в лицах деток этих милых Сквозили черточки мои. Налей, бармен, еще текилы За счастье гадины-змеи. …Сядь на ежа чугунным задом – Пиздец приснится и ежу. Але, ди-джей, поставь ламбаду, А я на девок погляжу. (Вариант: А я с барменом ухожу.)
А. Вулыху Три жопы лучше чем одна, Я думал, в телевизор глядя, Где дева, трепетно-юна, О старенького терлась дядю. - Три жопы лучше чем одна, - Сказал я другу Александру. Увы, зачем ушла она Из трио «Гребля без скафандра»? Когда девичьих жоп союз Перед тобой являет трио, То в этом есть намек на муз, Пусть это грубо, но красиво. Когда ж их более чем три – То это просто праздник граций, Внимай их звукам и смотри, Не уставая наслаждаться. Но одинокий женский зад Внушает жалость и жестокость: Сперва охота облизать, А после с криком бросить в пропасть. Нет, чтобы зрителя завлечь, Одной сиротской попки мало, Одной нам сердце не разжечь, Хочу, чтоб все от жоп сверкало. Скажу девчонке каждой я, Как собственной любимой дочке: Сольемся жопами, друзья, Чтоб не пропасть поодиночке.
Заявление, сделанное мной на десятилетии Ордена (В. Степанцов)
Разгулы, пьянство и безверье - Всё в прошлом, всё постыло мне. От грязи отряхнул я перья, Я чист, как ландыш по весне. В болоте гнилостном распутства Цветут обманные цветы, Но света истинного чувства В пороке не отыщешь ты. Вот потому-то непорочны Мои забавы и досуг, Хоть ослепительны и сочны Толкутся девушки вокруг. Могу девчонку я погладить, По попке хлопну, в нос лизну, Но я не дам ей в душу гадить И нос совать в мою казну. Их слишком много, длинноногих, Разнузданных донельзя дылд, А я хоть и не из убогих, Но всё-таки не Вандербилд. И даже мне не денег жалко - Они плодятся, словно вши - Но в бездну каждая русалка Уносит клок моей души. Ну, а душа - она не устрица, Она нежнее в тыщу раз, И просто так в ней не очутится Жемчужина или алмаз. Своей души я запер створки, Чтоб зрел в ней жемчуг пожирней. Прощайте, девки, ваши норки Не для таких крутых парней.
Я посмотрелся в зеркало недавно И в ужасе отпрянул от него - С той стороны смотрело как-то странно Чешуйчатое в струпьях существо. Загадочными жёлтыми глазами С продольным, узким, как струна, зрачком Таращилось бездушное созданье, Раздвоенным играя язычком. Зажмурившись и дёрнув головою, Я снова глянул в зеркало - ура! Остался я доволен сам собою, Увидев то, что видел и вчера. Но, присмотревшись ближе к отраженью, Увидел в глубине его зрачков Зеркальных рыб, зеркальных змей движенье, Порхание зеркальных мотыльков. Зеркальный мир, порабощённый здешним, Копируя по-рабски белый свет, Пытается, пока что безуспешно, Стряхнуть с себя заклятье древних лет. Ему осточертели наши формы, Он хочет нам явить свой прежний вид. Тому, кто, скажем, квасит выше нормы, Он показать свинёнка норовит. Когда, допустим, дамочка не в меру Воображает о своей красе, Покажет ей вдруг зеркало мегеру Такую, что собаки воют все. А то иной громила Аполлоном Пытается себя вообразить, Но толсторылым складчатым муфлоном Его спешит зерцало отразить. И если, съездив в Азию-Европу, Натырив денег, думаешь: "Я крут!" - Мир в зеркале тебе покажет жопу, Хотя лицо недавно было тут. Но коли ты забавой куртуазной Прелестницу потешишь средь зеркал - В них будешь не мартын ты безобразный, А женских грёз чистейший идеал. Так бойся зазеркалья, человече, Твори лицеприятные дела! А если перед миром хвастать нечем - Спеши завесить в доме зеркала.
Змеиная ревность (В. Степанцов)
- Ты это заслужила, тварь из леса! - Воскликнул я и разрядил ружьё В питониху по имени Принцесса, В глаза и пасть разверстую её. Холодное лоснящееся тело Как бы застыло в воздухе на миг - И на пятнадцать метров отлетело, И уши мне пронзил нездешний крик. Вот так любовь кончается земная, Кровавой слизью в зелени травы. Лежит моя подруга ледяная С котлетой красной вместо головы. Неужто с этим задубелым шлангом Совокуплялась человечья плоть? Меня с моим товарищем Вахтангом Как допустил до этого Господь? Нас только двое в бурю уцелело, Когда пошел ко дну наш теплоход. Вахтанга растопыренное тело Я оживил дыханием "рот в рот". С тех пор, едва оправившись от стресса, Я на себе ловил Вахтанга взгляд. И лишь змея по имени Принцесса Спасла от лап товарища мой зад. На острове, где жили только крабы Да пара неуклюжих черепах, Вдруг появилась женщина, хотя бы В змеиной шкуре, но красотка, ах! Мы женщину почуяли в ней сразу, Вахтанг мне крикнул: "Пэрвый, чур, моя!" И дал ей под хвоста такого газу, Что чуть не окочурилась змея. Я тоже ей вонзал под шкуру шило, Но был с ней нежен, ласков и не груб. Она потом Вахтанга удушила, Мы вместе ели волосатый труп. Вот так мы жили с ней да поживали, Она таскала рыбу мне из вод, А я, порой обтряхивая пальмы, Делил с Принцессой сочный дикий плод. Сплетаясь на песке в любовных ласках, Я забывал и родину, и мать. "Такое, - думал я, - бывает в сказках, Такое лишь принцесса сможет дать!" Однажды я смотрел на черепаху - И зашипела на меня змея, И чуть я не обделался со страху, Принцессой был чуть не задушен я. Когда же, о России вспоминая, Я засмотрелся на косяк гусей, Она, хвостом мне шею обнимая, Сдавила так, что вмиг я окосел. Уже она и к пальмам ревновала, К биноклю, к пузырьку из-под чернил, И рыбу мне лишь мелкую давала, Чтоб я с рыбёхой ей не изменил. И так меня Принцесса измотала, Что как мужик я быстренько угас, И лишь рука мне в сексе помогала, Которой я курок нажал сейчас. Лежит моя Принцесса, как обрубок, И я над ней с двустволкою стою. Нет больше этих глаз этих губок. Жизнь хороша, когда убьешь змею.
Ночевала карта золотая На груди утеса-президента, Эта карта стоила 100 тысяч Долларов и 52 цента. Посмеются и бомжи босые: Президент сворует много больше, Даже и не президент России, А глава обычной чмошной Польши. Нет, скажу я, всякие бывают Президенты в этом странном мире, Да, одни людишек раздевают, А другие, хоть убей, не стырят. Этот президенти был президентом ОАО "Отечество и куры", И любил он кур еще студентом В институте зрелищ и культуры. И хоть он учился по культуре, Снились ему куриц мириады: Прочитал в какой-то он брошюре, Что у кур большие яйцеклады, Что китайцы, чтобы сбросить газы, Кур как женщин под хвоста утюжат. Ну и что? У нас в горах Кавказа Ослики для этих целей служат. Но с ослом в общаге будет трудно, Рассудил студент, а куры слаще, Куру и зажарить можно чудно, И менять строптивых можно чаще. И развел студент немалый птичник В общежитьи зрелищ и культуры, Каждой тыкал лысого в яичник, И кудахтали от счастья куры. ...Пронеслась, как кура, перестройка, Стали жить мы при капритализме, И студент решил: "А-ну, постой-ка, Обрети, брат, место в новой жизни!" Бросил службу во дворце культуры, Прикупил пяток участков дачных, Помогли ему милашки-куры Провести ряд дел весьма удачных. Ведь поскольку яйцеклады были У его курей мощней и шире, То яйцо несушки приносили Больше прочих раза так в четыре. И посколку расширялось дело, Он один с курями не справлялся, Тех, кто стал курей топтать умело, Повышать по службе он старался. Он платил хорошую зарплату И его работники любили. А ведь был задротом он когда-то, Петухом в общаге все дразнили. Он сейчас утес капитализма, Да, петух, но ведь в хорошем смысле! Оплодотворяет он Отчизну, Чтобы с голодухи мы не скисли. Пусть сто тысяч долларов на карте Для кого-то будет маловато, Я скажу: ребята, не базарьте, Дайте мне ту карточку, ребята.
Вам покажется нескромным предложение направить Ваши ножки озорные к этим ивовым кустам, Там смогу я вас изрядно улестить и позабавить, На песочке возле речки хорошо нам будет там. Беззастенчиво сияет полуденное светило, Видел я не раз, как девы, схоронившись от людей, Свой цветок под солнцем нежат, чтоб лучами теребило, И порою хрипло шепчут: «Жарь меня, злодей, злодей». Будем двое – я и солнце – целовать коленки ваши, Гладить плечи, грудь и бедра и цветочек теребить, А потом я вас накрою, чем светило ошарашу, Пусть меня целует сзади, я же буду вас любить. Это лето, это небо, эта речка, эти ивы, Эти губы, что ласкают эту кожу здесь и здесь! Как не знали до сих пор вы, как посмели, как могли вы Быть в неведеньи, что в мире я и брат мой солнце есть?
Ты жива еще, моя резвушка, Жив ли ты, мой ангел юных лет? У меня всегда взлетает пушка, Стоит вспомнить глаз твоих букет, Стоит вспомнить задранную ногу, Прелестей твоих упругий вид. Выхожу один я на дорогу, Сквозь туман кремнистый путь блестит. Не жалею, не зову, не плачу Ни о чем, но в сердце ты одна. Промуфлонил я свою удачу. А ведь были, были времена! Все, кого я знал на этом свете, От твоей ослепли красоты. Помню, как в сиреневом берете, Голая, на мне скакала ты. И, скача на мне, бычок сосала Через малахитовый мундштук, И стихи Есенина читала: «До свиданья, до свиданья, друг…» Не хотел с тобой я расставаться, Только ты исчезла, не спросясь. Ты ушла к другому кувыркаться, Я с твоей сестрой наладил связь. Пусть она красивей и моложе, И мундштук сосет совсем как ты, -- Не забыть мне той атласной кожи И лица надменные черты, Влагу вулканического лона, Дух волос русалочий, речной И того мордатого муфлона, Что сейчас смеется надо мной.
Тот, кто с генитальным имплантантом По земле идет, собой гордясь, Будь он хоть дистрофом, хоть Атлантом, С женщиной шутя вступает в связь. Не боится он, что не восстанет В нужный миг задумчивый гордец И что от работы он не устанет На второй минуте молодец. Не боится он, что от виагры Кровь из носа хлынет даме в глаз, Что, как от поэта Пеленягрэ, Убежит супруга на Кавказ. Он не человек уже, а киборг, Даму в смерть он может удолбить. Будь я дамой и имей я выбор, Я не стал бы киборгов любить. Нет в таком долбилове интриги, Нету в этом счастья, пацаны, Нежности волшебнейшие миги Нам в минуты слабости даны. Женщина на сморщенный твой хобот Поглядит и скажет: «Жалкота!», -- А потом начнет губами трогать, И не выпускает изо рта. Как молитву шепчешь: «Зайка, ну же!» - Обращаясь к спящему во рту, А тому не хочется наружу, Он спугнуть боится красоту И лежит, мерзавец, затаившись, И подруга, чмокая губой, Тихо засыпает, утомившись, Прекратив нелегкий спор с судьбой. И вот тут внезапно понимаешь Силу человеческой любви, И из губ любимой вынимаешь Свой бум-бум, набухший от крови. Пробормочет милая спросонок: «Гиви, хватит, почему не спишь?» -- Но уткнувшись в груди, как ребенок, Ты ошибку эту ей простишь. Потому, наверно, не хочу я Вставить генитальный имплантант, Что бесчеловечность в этом чую, Что не киборг я и не мутант. Пусть металлом мне заменят кости, Пусть вкачают в мышцы поролон, Но про бумбо думать даже бросьте, Мне живым и жалким нужен он.
Я – праздник города и мира, Я лучший в этом мире скальд, Моя титановая лира Распашет клумбами асфальт, Единорогами и праной Она наполнит города, И зарезвятся в каждой ванной Наяд блудливые стада, Из ваших тампаксов и ваты Гнездо амурчики совьют, А ваши лары и пенаты Вам в сумки денег насуют. Но если сердце ваше глухо К моим безбашенным стихам, И в трубочку свернулось ухо, А губы говорят: ты хам – Ты хам, а Евтушенко котик! – Тогда я лишь вздохну: увы! Я бог, и вы меня распните, В сердцах меня распнете вы. Я бог не пафосный, веселый, Не Байрон, не Дементьев я, Как Уленшпигель жопой голой Могу я вас смешить, друзья, Могу быть Принцем Парадоксом, Низать остроты, словно Уайльд, Могу быть мопсом и Хеопсом, Я, лучший в этом мире скальд. Протей, и Момус, и Осирис – Все это я в одном лице. Откуда же такой я вылез? Оттуда же, откуда все! А ты, мой оппонент угрюмый, Тебя не аист ли принес? Ну, посиди, давай, подумай, Где были Будда и Христос, Где были Чингисхан и Сталин, Все люди мира были где, Пока на свет их не достали? Конечно! Правильно! В пизде!
Ирония cудьбы-2, или Айболит-2008 (В. Степанцов)
Кто-то сидит в «Одноклассниках.ру», Кто-то в «Ю-Тьюбе» по музычке лазит, Я же с друзьями на форумах тру, Как Ипполит в новом фильме проказит. Впрочем, не очень-то он Ипполит, Просто Ираклий, а проще – Безруков, Видит, что к Надьке пришел Айболит, Плачет-рыдает, их вместе застукав. А Айболит, хоть и пьяный в дрова, К Наденьке жидкой какашкою липнет. «Пьяный в дрова», - написал я сперва, Кто-то поправил: «В говно Айболит-то». Точно, говно, как и папа его: Мягко он Наденьке старшей присунул. А Ипполит не забыл ничего, С тварью пожил только годик – и сдунул. Сдунуть-то сдунул, да дочку прижил – Чья это дочка? – да пес его знает! То ли он сам свой прибор приложил, То ли москаль за детей отвечает. Йопаный бопан, пивко да парок, Водка-селедка, летят самолеты! Много у жизни красивых дорог, Нету их только в кино отчего-то. Если герой не моральный урод, Значит татарит чужую невесту. В форумах клич я бросаю: народ, Первый канал – пропаганда инцеста! Выйдем флэш-мобом к Останкину нах, С водкой-селедкой и песней протеста. В жопу тебя, Бекмамбетов-казах, В жопу нерусских Рязанова с Эрнстом! Улицам новые дать имена, Скажем, Дудаева или Кадырова – Тех, кто дома тебе строит, страна, Для Айболита вот этого бырого.
Искусство составления букетов (В. Степанцов)
Искусство составления букетов Считается постыдным и нелепым: Не русское, мол, не мужское это, Быть русич должен хмурым и свирепым. Поигрывать он должен мышцей бранной И молодух сурово мять по пашням, Оставив все кунштюки с икебаной Народам мелким, смирным и домашним. Но отчего же мне в начале мая Так хочется попрыгать по полянке, Фиалки по лощинкам собирая, С пеньков сшибая скользкие поганки? И, наблюдая ландышей рожденье И примул торопливых увяданье, Как институтка, млеть от наслажденья И ждать чего-то, затаив дыханье...
История с гимном (В. Степанцов)
Человек я, бля, хуёвый, бога я не уважаю, Сру на все авторитеты, пидорасов не люблю, На базаре пизжу чурок, и евреев обижаю, И ебу бесплатно девок, хоть сперва им мзду сулю, Я хочу, чтобы Гусинский и дружок его Басаев В телевизоре ебаном на ток-шоу собрались, Чтоб Укупник и Киркоров, и Кирилл, блядь, Немоляев Станцевали перед ними и на них обосрались. Чтобы Путин с Пугачёвой тоже были в этом шоу, Чтобы их толкнул друг к другу из говна внезапный дождь, Чтоб потом пришли ребята хуеплёта Баркашова, Привели с собой Кобзона и сказали: вот наш вождь! А потом, блядь, мудрый Сталин, влитый в пурпурную тогу, Пусть внесёт свое рябое и усатое ебло, И в руке пусть вместо трубки держит он Шамиля ногу: "Вот тебе, орел чеченский, я нашёл твое крыло!" И шеф-повар Макаревич, поварёнок Шендерович И крупье, блядь, Якубович пусть напитков принесут, Пусть жопелью на рояле гимн хуячит Ростропович: "Славься, сука, бля, Россия! Гряньте, бляди, бля, салют!" Вскочит Путин со скамейки, отпихнёт, бля, Пугачёву, Ебанёт из глаз разрядом: "Кто, бля, автор, чьи слова? Михалкова, Преснякова? Шевчука, Гребенщикова?" - "Нет! Вадима Степанцова!" - пронесётся вдруг молва, И из строя, блядь, поэтов, тушку вытолкнут скорее - Вот он, наш Вадим Гандоныч, куртуазный маньерист! И обрадуется Путин, что не чурки и евреи Написали гимн российский, а нормальный, бля, фашист. И начнут ебать всухую сочинителей и бардов, Резника и Михалкова, Шевчука и Шахрина, И Земфиру с Мумий Троллем, и Жечкова с Пеленягрэ, А особо тех уёбков, что писали для "На-На". "Что ж вы, суки, пидорасы, нерадивые козлины, Не могли хуйню такую, гимн российский навалять? Пусть ебут вас все грузины, абазины и лезгины, А придурку Степанцову сто рублей, ебёна мать!" И подскочит Березовский с акциями "Логоваза", Попытается Вадюхе вместо денег их впихнуть, Но Вадюха олигарху навернёт в еблище сразу: "Врёте, гнойные мутанты! Нас теперь не обмануть!"
К строительству ашрама на Ходынке (В. Степанцов)
Над храмом Сознания Кришны Трехцветный вздымается флаг, Там песен сегодня не слышно, Пылает он, словно Рейхстаг. Воздвигся по мэрскому слову Он в центре Расейской земли, Михайлова сына Лужкова Обманом туда завлекли. Но в капище власти послали Чиновников честных отряд – И веру отцов отстояли, И мэра вернули назад.
С гитарой и каменным членом, Что я на раскопках нашел, По крымским прибрежным просторам Я с песней веселою шел. Увидев знакомое место, Спустился я в каменный грот: Там с телкой красивой пилился Какой-то лохматый урод. Потер я руками тихонько Свой каменный древний бум-бум – И тут же убрался лохматый С поклоном и криком «Аум». На телочку я взгромоздился, Но собственный мой Бумбараш Скукожился и опустился – И тетку всю скрючило аж. Но древнему длинному камню Желание я нашептал, И бумбо мой, вялый и мягкий, Могучим и каменным стал. До ночи молилась лингаму Подружка случайная та, А я ее бумкал и бумкал До красных соплей изо рта. Наутро она рассказала На пляже про дивный лингам, И куча бабцов набежала В мой грот на бум-бум и бам-бам. Когда появлялись толстухи, Шептал я лингаму «гони», И, пукая, те убегали, И в море тонули они. Когда ж появлялись нимфетки Не старше тринадцати лет, Лингам я давал им помацать, Но сам отвечал только «нет». И очень любил древний камень Нимфеток потыкать слегка, Как будто его направляла Прозрачная чья-то рука. А взрослых хорошеньких самок Уже я раскладывал сам, И силу давал мне могучий Загадочный древний лингам. Когда же мне телки приелись, Гитару я вспомнил опять – И вдруг я запел, словно Элвис, И вдруг научился играть. Как Хендрикс, как Эл ди Меола Играть на гитаре я стал, Хоть раньше звездой рок-н-ролла Себя никогда не считал. Я знал Окуджаву и «Мурку» -- Теперь сочиняю я сам. Спасибо, спасибо, спасибо, Мой дивный, мой чудный лингам! И телки ну просто сдурели, Когда я вернулся в Москву. С гитарой и каменным бумбо В столице я круто живу, Пою я на крупных площадках, В ночных дорогих кабаках. Живите не с аистом в небе, А с каменным членом в руках! – Таков мой завет молодежи, И вот что добавлю к тому: Да, мне улыбнулась удача, А ты сообрази, почему? Я книжек читал дофигища, Историю мира узнал, И каменный этот хуище Средь прочих камней распознал. А был бы я неучем серым, Подумал бы: «Камень, да ну», - И пнул бы его со всей дури Подальше в морскую волну.
- В дом отдыха я не поеду, - Сказал я дружку своему,- А буду читать Кастанеду, Ведь чтенье полезно уму. - Зануда он, твой Кастанеда, - Сказал мне дружбан, хохоча. – Послушай-ка лучше совета И друга, и просто врача. Все эти бумажные слизни, Что пыжатся мудрыми слыть, Не стоят тех радостей жизни, Что ждут нас уже, может быть. Там теток красивых – как грязи, Закаты, прогулки, вино, Природа трепещет в экстазе, И нам трепетать суждено. - Постыли мне все развлеченья, - Сказал я, смиряя свой пыл, - И танцы, и пьяные бденья, И оргии возле могил. Ты в женщине ищешь загадку, Трепещешь, срываешь трусы – И видишь всю ту же мохнатку, Все те же над щелью усы. – Мой друг возразил: - Извините! С усами не прав ты как раз! Бывают усами – как Гитлер, Бывают – ну точно Карл Маркс. Но в плане покрова и стрижки Мне нравится ленинский стиль. Короче, ты брось эти книжки, Все это старье и утиль. - Учение дона Хуана, - Я рявкнул в ответ, - не умрет! Обрыдло мне быть обезьяной, Хочу я все знать про пейот! Мне умные люди сказали: Есть в жизни особенный путь, Они уже сами узнали, Как можно реальность нагнуть. В мир магии, в тайны шаманов, В изнаночный пласт бытия, Нажравшись грибов и дурмана, Нырну наконец-то и я. Но только теорией надо Сначала затарить мозги. Ты доктор, ступай к своим бабам, А другу мешать не моги. – Я гордо к окну отвернулся, Ушел, матерясь, мой дружбан. Я жадно над книгой согнулся – Окрой мне свой путь, дон Хуан. Читал я хваленую книгу, Читал, и читал, и читал, И видел не то чтобы фигу, Но как-то остыл и устал. Сидел я в кустах чаппараля, Над прерией сойкой летал, И в куче орлиных фекалий Прихода от кактуса ждал, И где-то за дальним каньоном Увидел гигантский пейот, Он глазом мигал мне зеленым И хищно ощеривал рот. Потом этот кактус гигантский Исчез, растворился во мгле, И схлынул пейзаж мексиканский, И вновь я на русской земле. И понял я вдруг с облегченьем, Что кактус меня не сожрал, В штаны с этим мутным мученьем Не я – Кастанеда насрал. В реальности, точно б, не смог я Пять лет на ученье убить Затем, чтобы кактусобога Увидя, в штаны наложить. Я после недельных запоев Таких навидался чертей, Что все Кастанеды завоют От магии русской моей. Какие там, в жопу, брухильо, Какой там, в пизду, чаппараль! На водочных пламенных крыльях Стремимся мы в божию даль! И встретит нас там Богоматерь, Христос нас введет в свой чертог, И ангелы примут в обьятья И слижут всю грязь с наших ног. Но если уж ебнемся с неба – То это доподлинно ад! Мозгляк ты и лжец, Кастанеда, Возьми свою книгу назад! Не знал ты парения духа, Не знал люциферовых мук. В дом-отдыхе пьет мой братуха В объятьях веселых подруг. Прав пушкинский Моцарт, хоть лопни, Ученье его не старо: Бутылку шампанского хлопни И перечитай «Фигаро», Послушай нехитрый музончик, Девчонку плясать пригласи И, сжав ее круглый батончик, Скажи ей сурово: «Мерси». Она благодарно заплачет, Украдкой погладит твой кран… Друг, знаешь ли, что это значит? Не знаешь? Баран ты, баран.
Кафе "Сомнительная встреча" (В. Степанцов)
...Когда же наконец наступит этот вечер, Я на углу куплю тринадцать чёрных роз, Мы встретимся в кафе "Сомнительная встреча", Я обниму тебя и поцелую в нос. Мы сядем у окна и состыкнёмся лбами, Друг другу насвистим про вечную любовь, И ты прильнёшь ко мне мулатскими губами И высосешь мою стареющую кровь. И ясный небосвод грозою разразится, И, оттолкнув ногой мой побледневший труп, Ты распахнёшь свои тяжелые ресницы И вытрешь уголки набухших кровью губ. И выбежишь под дождь, содрав с себя одежды, И голая взлетишь на городской собор, И молния сверкнет крестом и небом между,
Я задумался о жизни - и кусок моей обшивки Вместе с биокерамзитом отвалился с головы, Обнажились проводочки и куски дрянной набивки, Потому что чем попало набивают нас, увы. Чем попало набивают и работать заставляют На российскую державу, на её авторитет, А хорошую набивку за границу отправляют, И американский киборг не такой отёчный, нет. Он подтянутый и стройный, безмятежный и спокойный, И фонтаны плазмы гнойной из него не потекут, Бей его хоть пулемётом, огнемётом, миномётом - Встанет он, достанет лазер, и настанет всем капут. Но зато российский киборг изворотливый и хитрый: Если надвое разрежет кибер-тело автоген, То американец будет долго шевелить макитрой, Будет долго пучить линзы и икать: "Эй, мэн, эй, мэн". Ну а русский кибер-парень своей нижней половиной Спляшет "барыню", а верхней просочится в водосток, Две трубы прицепит к телу, обмотает их резиной, Под врагов заложит бомбу и помчится наутёк. Что ж касается искусства, или, в частности, поэтов, То и здесь российский киборг и искусней, и умней, Точность рифм, сравнений меткость, яркость образов - всё это С рыхлым кибер-панк-верлибром не сравняется, ей-ей! Браво, киберманьеристы! Пусть мы скверные артисты, Пусть мы кожею бугристы и шнуры из нас торчат, Пусть мы телом неказисты, но зато душой ворсисты И на всех концертах наших нет отбоя от девчат.
Перерубив тебя, как золотой топор...
Кто вам сказал, что киборги бесполые, Кто вам сказал, что чувства нету в них? Нет! Киборги ебучие, весёлые, Весь жизни кайф от киборгов одних! Ведь человеки что? Живут, как устрицы, В избёночках плюгавеньких своих, Копаются в навозе, словно курицы; А киборг - он петух, он топчет их! Кудлатый, бойкий, с ярким оперением, По жизни, как по скотному двору, Он носится - и с бешеным презрением Втыкает бумбо в каждую дыру. Кудахчут люди, чем-то недовольные, О птичьем праве речь стремясь вести, Мол, двигать яйцекладом стало больно им, Мол, яйца неохота им нести. Молчите, экскременты эволюции! Молчите, деградирующий класс! Лишь киборгов незримые поллюции Способны что-то выродить из вас. Вожди, герои и пассионарии Давным-давно нашли в земле приют, Утихли буржуа и пролетарии, Лишь киборги людишкам мозг ебут. И если б не было сегодня киборгов, Заглохла б нива жизни...
Кладбище Монпарнас (В. Степанцов)
Как хорошо в перстнях и бриллиантах Сидеть в кафе на boulevard Распай, Где не слыхать о наших эмигрантах, Где не плюют тебе французы в чай. Дрожит закат над Люксембургским садом, Дом Инвалидов в сумерках увяз. Я целый день был занят променадом, Я шлындал по кладбищу Монпарнас. Писатели, министры, полководцы, Значительные шлюхи прошлых лет - Не закопают здесь кого придётся, Да и, наверно, мест свободных нет. Хотя, пожалуй, за большие бабки Здесь втиснуться позволят и слону. А я не слон, я хрен с российской грядки, И здесь, быть может, гробик свой воткну. Улягусь меж Бодлером и Сен-Бёвом, Иль возле Мопассана прикорну. Студенткам из Канзаса бестолковым Экскурсовод расскажет про страну, Где водятся полезные такие, Нахальные и злые сорняки, В Париж как понаедут и бухие Шатаются у Сены у реки, Блюют в её с мостов и парапетов, Таскают чёрных девок в номера, Расшвыривая звонкую монету По ресторанам с ночи до утра, Арабам рожи разбивают в мясо И, получив за это в бок перо, Ложатся скромно в землю Монпарнаса. Вот как их жизнь устроена хитро!
Клоун и Принцесса (В. Степанцов)
(почти Григорьев) Я нежно расплетал девчонке косу, Паря над нею на манер орла, И думал: ну зачем ты мне, обсосу, Свой первый цвет так быстро отдала? Ну кто я есть? Поэтишка, штемпяра, Не вор, не политолог, не спортсмен, Не совладелец пляжа на Канарах (Читатель ждет уж рифмы «бизнесмен»). Да, я не бизнесмен нефтеюганский, Самодовольный складчаты муфлон. Я пустозвон, я барабан цыганский, Усохший цирковой ученый слон. Меня обидеть, в общем-то, несложно: За медный грош меня легко нанять, Ну, а когда спою, спляшу, то можно, Не заплатив, в пинки меня прогнать. И вот я пел на свадьбе у каких-то Нефтяников, банкиров и воров, И вдруг явилась ты, стройна как пихта, Вдохнув мне в сердце музыку миров. Развинченный паяц и дочь банкира, Почти что северянинский сюжет! Моя пустая пыльная квартира, Твои духи, твои шестнадцать лет. Треск пуговиц на модной черной юбке, И узкий лифчик щелкнул, словно хлыст, И самогон в большом стеклянном кубке Сверкал, как дивный камень аметист. И со стены на нас глядели сонно Овидий, Ленин и Оскар Уайльд. И с воплем рухнул вниз птенец вороны И попкой сочно чмакнул об асфальт. И в тот же самый миг в твои глубины Рванулся мой могучий Ихтиандр. О боги! Плоть твоя была невинна – И лопнул у ныряльщика скафандр! И жидкий жемчуг с пурпуром смешались, И ты была моей шестнадцать раз… И от тебя на память мне остались Сто баксов и испачканный матрас. Развинченный паяц и дочь банкира. Почти что северянинский сюжет. Моя пустая пыльная квартира Хранит в углу твой дивный узкий след.
Когда-нибудь... (В. Степанцов)
Когда-нибудь все это повторится: Ночь, комната, доверчивая тьма, Дрожащая в объятьях царь-девица, Три тихих «нет», сводящие с ума, Когда-нибудь от невесомых брючек Другие ножки я освобожу И, сжав запястья слабых тонких ручек, Другую тайну жадно оближу, Когда-нибудь другой прелестный ротик Воскликнет: «Мама! Боже! Хватит! Да!», -- И космонавта этого поглотит Взорвавшаяся новая звезда. Когда-нибудь… Но этой дивной ночью Я снова верю в вечную любовь, И трусики, разорванные в клочья, Я, хохоча, целую вновь и вновь, О ангел мой! Не превращайся в беса, В сварливую хабалистую тварь, Не то другая явится принцесса И снова повторится все, как встарь: Ночь, комната, фонарный свет сквозь шторы – Таинственный, лукавый тусклый свет, И вздохи, и объятья, и укоры, И благодарный шепот: «Нет, нет, нет…»
Моя жизнь удалась, но конец её близко, А когда я был свеж, легковерен и юн, Полюбилась мне барышня-кокаинистка, Озорная хохлушка из города Сум. Вместе с ней я болтался по хмурым притонам, Где клиента душил горький дым анаши, Я читал ей стихи, притворялся влюблённым, Называл её птичкой и сердцем души. Красотой её я взор не мог свой насытить - Ослепительно девка была хороша, Никогда не попросит поесть или выпить, Только шепчет: морфин, кокаин, анаша. Как молитву, как Господа нашего имя, Эти странные, страшные, злые слова Рисовала Алёна губами своими. Я лишь охал печально в ответ, как сова. Было что-то в Алёне от женщин Бердслея, От "Весны" Боттичелли с глазами зимы, Встреча света и тьмы, помесь ведьмы и феи - То, что вечно волнует сердца и умы. Ослепительный ландыш на чёрном атласе, Оникс, вправленный в чёрный, как ночь, эбонит. Зваться б этой брюнетке Олеся иль Кася - Нет, Алёна манила меня, как магнит. Помню, как-то завлек я Алёнушку в гости, То да сё, говорю, почему бы и нет? А она улыбнулась сначала: "Да бросьте", - А потом разрыдалась, бедняжка, в ответ. Не могу, говорит, кокаин распроклятый, Только с ним радость секса могу обрести, И хоть парень ты умный, красивый, богатый - Мне не будет по кайфу с тобою, прости. Захлестнула мне сердце арканом обида, По пивным да по рюмочным вскачь понесло, И гудел алкоголь во мне, как панихида По любовному чувству, что не расцвело, Не успело расцвесть, а ведь так расцветало! Клокотало, бурлило - и вот тебе на! Кокаина в соперники мне не хватало, Подсуропил подружку ты мне, Сатана. Как-то ночью очнулся я в пьяном угаре И увидел, что пламя бушует вокруг, Это Юрик, сосед, офигительный парень, В коммуналке чертей стал поджаривать вдруг. Я схватил портмоне и сбежал из квартиры, Черти тоже сбежали, сгорел лишь Юрец. Целый год я в бюджете заклеивал дыры, А заклеив, решил бросить пить наконец. Записался я в конноспортивную школу, На букмекерских штучках настриг я монет, Основал свой ансамбль, стал звездой рок-н-ролла, Стало денег - как грязи. А счастья всё нет. И взгрустнулось о том, как во времечко оно, Когда свеж и остёр был игривый мой ум, Полюбилась мне кокаинистка Алёна, Озорная хохлушка из города Сум. Мне притворным тогда моё чувство казалось, Мне казалось тогда - это юная блажь, Только истинным чувство моё оказалось, Оказалось, что всё это был не кураж. Я грущу уже несколько десятилетий, Зацелован до дыр давний фотопортрет, Где сжимает Алёна белёсый пакетик И набитый гашишем пучок сигарет.
Спасибо, наш друг, драгоценный Григорий, За то, что помог нам избыть наше горе, За то, что ты поднял нам градус высокий Текилой, бабцами и листьями коки. Текилы – ну, просто чуть-чуть для разгону, Потом кто-то водки, а кто – самогону, Потом приглашаем девчонок на танцы, И те намекают, что, типа, есть шансы. А чтоб обозначить намеренья сразу, Нам нужно нюхнуть веселящего газу, И мы чередуемся, ноздри ероша: Хороший кокоша! Кокоша хороший! Девчонки напелись и натанцевались, Мы их по углам растащить догадались, Сначала моя попищала немного: Мол, я не такая, мол, я недотрога, Но легким движеньем вдруг скинула платье И голой упала к поэту в объятья. И понял я, дров ей в огонь я не брошу: Хороший кокоша, кокоша хороший!
Ольга, не мучь меня, Ольга, не надо, Ольга, прошу тебя, Ольга, пусти! В сумраке ночи вздохнула дриада, Шелест листвы над дорожками сада, Мостик над прудом, крапива, ограда... Дай мне уйти! Не для того я бежал из столицы, Чтобы запутаться в нежных силках Сельской Дианы, лесной баловницы. Мне, к кому ластились светские львицы, Мне ли забиться израненной птицей В нежных руках?! Гибкое, хрупкое сладкое тело Жарко трепещет в объятьях моих. Первая пташка спросонья запела. Ты неожиданно резко присела - Мы повалились в кусты чистотела, Пачкаясь в них. Ольга, пусти, я проел три именья, Ты мне испортишь последний сюртук! Эй, почему меня душат коренья? Не разгрызай позвонков моих звенья!.. - Поздно тебя посетило прозренье, Бедный мой друг.
Лунным сияньем трава напомажена, Всюду цикад неумолчное пение. В сердце поэта - кровавая скважина. Ксения, что ты наделала, Ксения! Помнишь, как наши смыкались объятия, Как сотрясали нас бури весенние? Слушай, как в горле клокочут проклятия! Их изрыгаю я в адрес твой, Ксения! Верил я слепо, безумно и истово: Ты моя жизнь, ты моё воскресение! Чувства мои благородные, чистые Ты растоптала безжалостно, Ксения. Помнишь: влетел я на крыльях в гостиную И каково же моё потрясение! Рыжий подонок в манишке нестиранной Жадно ласкал твои прелести, Ксения! Сбросив с балкона животное рыжее, Дом твой покинул я в то же мгновение. Что ты наделала, девка бесстыжая! Сердце на клочья разодрано, Ксения! ...След окровавленный по полю тянется, Ночь поглотила печального гения. Пусть моё тело воронам достанется. Будь же ты проклята, Ксения, Ксения! В утренних росах навеки застыну я, Смерть уврачует мне раны сердечные... О ненавистная, о моя дивная! Лютая кара, любовь моя вечная...
Пусть мой рассказ для вас нелепым будет, Пусть скептики смеются надо мной, Но есть на свете кукольные люди Пришедшие из сказок в мир земной. Любой ребёнок обожает кукол, Девчонки любят их до зрелых лет. Я с Буратино милую застукал, Когда зашел некстати в туалет, И где был нос мерзавца Буратино, Я вам, как джентльмен, просто не скажу, Но так меня прибила та картина, Что я с тех пор на женщин не гляжу. Но кукольные люди - не тряпицы, Не просто целлулоида куски, Они сумели здорово развиться, Забыв о предках из простой доски. У них есть кровь, и волосы, и кожа - Всё как у нас, не отличить вблизи, Но есть одно различие, быть может: У кукол все делишки на мази. Что человек? Корячится, натужась, Потом вскипит: "Да в рот оно вались!" А кукла прёт, в людей вселяя ужас, С одежды отряхая кровь и слизь. Любую трудность кукла перемелет, В любую щель пролезет, словно клоп, Где надо - человеку мягко стелет, Где надо - заколачивает в гроб. С широкой деревянною улыбкой Спешат по жизни куклы там и тут, Буравят нужных баб дубовой пипкой, А если надо, дяденькам дадут. Но, выйдя в люди, проявляют норов, Им денег мало, им давай любовь. Развинченная куколка Киркоров Из нашей Аллы выпила всю кровь. А пупс Борис, стяжав трибуна славу, Шарнирами гремел десяток лет, Сам развалился, развалил державу, Разбил всем яйца, кушает омлет. Куда ни глянешь - куклы, куклы, куклы, Резина, биомасса, провода, В Госдуме друг на друга пялят буркалы, Возводят замки, рушат города. Они нам постепенно заменяют Мозги на йогурт, кровь на пепси-лайт, Людей в театры кукол загоняют, Бьют шомполами с криком "Шнелль, играйт!" Чтоб не сердились кукольные люди, Мы кукольные песенки поём, Целуем силиконовые груди, Танцуем с силиконовым бабьём, И эти бабы нам детей приносят Из биокерамических пластмасс, И кукольные дети пищи просят, И с сочным хрустом пожирают нас.
Едет поезд из Москвы на Питер, У окна кривляется ребёнок, С неба смотрит звёздочка Юпитер, На поляне промелькнул телёнок. У окна кривляется ребёнок, Рядом с ним - молоденькая мама, Маму клеит пожилой подонок, Предлагает выпить по три грамма. Мама поелозит, согласится, Пассажиров рядом больше нету, Принесёт стаканы проводница, И мамашу привлекут к ответу. И пока ребёнок будет прыгать, Ныть и мазать рожу шоколадом, Старичонка будет телом двигать, Прижимаясь к маме там, где надо. Очень хорошо, что в этой жизни Есть ещё герои-стариканы, Ласковые, липкие, как слизни, У которых крепкие куканы, Крепкие, блестящие куканы, В мутных водах ловящие рыбку. Спит малыш, раскинулся, как пьяный - И не видит мамину улыбку.
Там, где месяц сказку сторожит, Где в зеленых дебрях ветер ропщет, Жил Абрам Давидыч Зильбершмидт И его помощник Тамагочи. Был Абрам Давидыч лесником, Защищал леса от браконьеров, Тамагочи был лохматым псом Родом из кубанских двортерьеров. Вот случилась в тех краях война, И в лесу враги образовались, И не стало птицы ни хрена, Звери все куда-то подевались. Сильно Зильбершмидт оголодал, Тамагочи стал худым и стройным, И тогда Абрам ему сказал: «Нет войне и вообще всем войнам». Он патроны в вещмешок собрал И поджег избу, сарай и баню, И в ущелья горные удрал, Чтоб сражаться с лютыми врагами. Он в бинокль увидел вражий стан, Лица бородатых исламистов, Синемордых инопланетян, Киборгов, мутантов и фашистов. Роботы стояли там и тут, Лагерь неусыпно охраняли. Но Абрам сказал: «Вам всем капут. Вас настигнет гнев богини Кали». Он залез на мощный горный склон И пальнул по леднику дуплетом, И такой устроил кармандон, Что враги вообще погибли все там. Но потом еще недели две Роботы стонали подо льдами. А Абрама Президент в Москве Наградил крестами и звездами. Там Абрам нашел еврейку-скво И вернулся вновь в леса под Сочи, Где землянку вырыл для него Верный пес по кличке Тамагочи… Тот, кто от меня в куплетах ждал Антисемитизма и разврата – Стопудово тот не угадал, Не хотел я этого, ребята. Я хотел лишь мира на Земле, Чтоб друг другу люди не мешали, Чтобы Президент сидел в Кремле И евреи русских защищали.